Книга Аарона - Страница 24

Наконец, мы спустились с моста.

– Когда я была маленькой девочкой и была голодна, я просто стояла напротив магазинов с выпечкой, – рассказывала она мне. – Будто бы я почувствую сытость уже от одного вида. Однажды я съела соленые огурцы, которые украла из бочки, и после них у меня начался понос.

– Думаю, это научило тебя тому, что не следует красть, – сказал я.

– Красть всегда неправильно, – сказала она.

– Нет, это голодать всегда неправильно, – ответил ей я.

Она спросила, знал ли я о том, что теперь вместо фразы «он продал последнюю рубашку» говорят «он продал последний горшок со своей кухни», потому что без горшка не в чем приготовить еду.

– Этого я не знал, – сказал я ей.

– Трудно жить в мире, когда за обедом видишь, что у других семей тарелки пополнее, – сказала она.

Меня тошнило от всего, в том числе от нее. Я шел рядом с ней так, как будто она была моей главной проблемой.

А она смотрела на меня так, как будто знала, о чем я думаю.

– Я злюсь на богачей за то, что они не выполняют свой долг по отношению к бедным, – наконец произнесла она.

– А с чего бы им нам помогать? – спросил я.

– Ты ведь слышишь детей на улице, как они голодают ночами напролет, – сказала она.

– А кто не голодает, – возразил я.

– Богатые люди, – сказала она. – И им следует делать больше, чем сейчас.

На Гржибовской мы никого не увидели, но потом двое мужчин дали нам знак зайти в квартиру, где две женщины уже спорили с ними над открытым бидоном.

– Это – мясо, – сказал один из мужчин. – Даже если ты его перекрутишь, это все равно мясо.

– Постыдились бы, – сказала одна из женщин. – Я не буду есть перемолотые дырки от задницы.

– Никто вас и не заставляет ничего есть, – сказал ей мужчина.

Мама вытащила меня обратно на улицу.

– На Цегляной есть еще один магазин, – сказала она. Посмотрев ей в лицо, я устыдился того, что думал. Мы шли и по очереди сжимали друг другу руки. Когда мы подошли к длинной очереди, я спросил, что там такое.

– Ну вот мы и пришли, – сказала она.

Дети ходили вдоль очереди из конца в конец и продавали сигареты и леденцы. Желтый полицейский стоял, сдерживая уличные банды от проталкивания вперед. Женщина, знакомая мамы, спросила, хорошо ли мама себя чувствует и как она держится, мама пожала плечами и ответила: «У нас веселья не бывает».

Муку продавали по тридцать пять злотых за килограмм. Хлеб из зеленой пшеницы закончился, и осталось всего несколько буханок из отрубей и картофельных обрезков. Она купила килограмм за шестнадцать злотых. Хлеб был липким, но пах как сухарь. Она несколько раз перевернула его в руках.

– Когда они добавляют слишком много опилок, начинает казаться, как будто ешь с тротуара, – сказала она по дороге.

Она прижимала лицо к буханке, когда думала, что никто не смотрит. Мы прошли несколько кварталов, прежде чем она наконец убрала его в сумку. Затем она дважды постучала на удачу, снова взяла мою руку, и мы отправились домой.

У НАШЕЙ БАНДЫ ПОЯВИЛИСЬ ПРОБЛЕМЫ С ДРУГОЙ БАНДОЙ.

Они превосходили нас численностью. Мы отправили Софию и Адину с двумя наволочками краденых масляных бобов, но сами себя перемудрили, потому что другая банда шла за ними по пятам и отобрала бобы. К тому же они толкнули Адину на землю, когда она пыталась им помешать. Она поднялась и ударила их главаря по лицу, и они начали бить ее ногами.

– Мы с Аароном с этим разберемся, – сказал девочкам Борис.

– Ну да? – спросил я.

– Это вы-то вдвоем? – спросил Лутек. – А почему с ним?

– Потому что втроем будет слишком много, – ответил Борис.

– А почему не со мной? – спросил Лутек.

– Потому что ему самое время начать что-нибудь делать, – сказал Борис.

– И что вы собираетесь предпринимать? – спросила Адина.

– Мы назначим им таксу, – сказал Борис.

– Это еще что значит? – поинтересовалась она.

На это он ответил, что она еще узнает.

На следующее утро он привел меня к воротам Хлодной улицы.

– Вон тот – их главарь, – сказал он, показывая на мальчишку в клетчатой кепке и подтяжках, который слонялся возле какой-то семьи, продававшей что-то из коробки на улице.

– Откуда ты знаешь? – спросил я, но он проигнорировал мой вопрос. Он взял банку меда, ту самую, которую принесла с собой его семья, вытащил ее из-под рубашки и передал мне.

– Когда я был маленьким, я говорил себе, что если и не вырасту выше, чем все остальные, то по крайней мере стану самым злым, – сказал он.

Он сказал мне подождать полчаса и потом показать мальчишке мед, когда буду идти мимо него, а потом заманить его на Мирув. Он сказал, что я должен убедиться, что иду по левой стороне улицы, которая спускается к Мируву, и если за мной пойдут больше двоих, я должен снять шапку, когда сверну на Электоральну. Он сказал, чтобы я не заморачивался и что ни один волос не упадет с моей головы.

– И что вы собираетесь предпринимать? – спросил я.

– Заткнись и неси мед, – сказал он.

– Мы даже не знаем, что он из себя представляет, – сказал я ему.

– Он – бандит, такой же, как и мы, – ответил он.

Я подождал, а потом сделал, как он велел. Сначала я думал, что ничего не вышло, но когда обернулся на Сольной, увидел мальчишку, который отвернулся и принялся смотреть в витрину магазина.

На Электоральной было меньше людей, а на Мируве – еще меньше, потому что она была короткой и вела прямо к стене. У стены дома́ были нежилые, пустые дверные проемы зияли среди руин. В окне через улицу я увидел, что мальчишка подошел ближе. Что ты будешь делать, когда улица закончится? Так я подумал, когда проходил мимо двери и увидел Бориса, который прятался внизу в завалах, приложив палец к губам и сжимая кирпич.